Течение
Ожидая героя – накрой на стол, застели ложе и распрощайся с родными.
Старайся выглядеть счастливой – герои не любят женских слез.
В утешение могу сказать одно: когда пройдут времена героев и тебе
самой придется взять в руки меч - это будет по-своему даже тяжелее.
Ариадна.
Ручеек, пересекавший остров Наксос, в верховьях струился медленно и ровно; его гладкая поверхность, как искрящееся солнечными бликами зеркало, отражала фигуру замершей у края воды маленькой женщины.
На дурманящей жаре, в головокружительном аромате огромных цветов острова Наксос, вотчины шального бога вина и веселья Диониса, она оставалась верна критской манере одеваться. Ее шаги шелестели множеством нижних и верхних одеяний плотной темной материи, на горле и на запястьях скрепленных обручами с металлической окантовкой. Только красивые свои матово-черные, достигавшие бедер волосы она оставляла свободными, хотя канон предписывал туго сплетать их и прятать под сложным головным убором. Конечно же маленькая женщина понимала, что ничего в ее внешности, кроме волос, не заслуживает показа – ни поджарая мальчишечья фигура, ни неровно-смуглая кожа, ни невыразительное личико, на котором живыми были только темно-карие глаза. Потому, наверно, ей претила легкомысленная греческая мода, оставлявшая открытыми руки и плечи, а иногда и грудь. Но когда веселые обитатели острова Наксос спрашивали, почему она не ходит, подобно им, завернувшись в кусок легкого белого полотна или вовсе обнаженной, она слабо улыбалась и говорила, что должна же сохранить верность хоть чему-то критскому…
Считается, что ребенок, взращенный от младых ногтей в верности чему-то одному, на всю жизнь пронесет в себе то, что впитал с детства; и даже он если попытается отвергнуть это во взрослом возрасте, основы изначально усвоенного войдут в плоть и кровь, не подчиняясь велениям переменчивого разума. Так дети Лабиринта впитывают в себя его пыль с первого вздоха и остаются верными ему до последнего. Но на каждое правило существует свое исключение; на сотню тысяч детей найдется один, который будет с бессознательного возраста чисто и пламенно ненавидеть то, к чему ему прививают любовь. Исключения обращаются в закономерность; то, что произошло, было неизбежно.
Ее звали Ариадна. Впрочем, это как раз оказалось случайностью, ее могли звать и иначе, имя ее ничего принципиально не меняло. Позже легенда, и без того многое перевравшая, сделала ее зачем-то дочерью царя; на самом деле этого не требовалось. Ее отец был чиновником, не из последних, конечно, но – ничего особенного. Девочка оказалась смышленой, внимательной и на редкость неприметной, из тех, чьи лица так трудно запомнить; и это уже имело ключевое значение. Но главное – она родилась в Лабиринте, выросла в нем, и многие его тайны были ей подвластны. Со временем она сумела постичь даже то, к чему ее не допускали. Исполнительная, смирная прислужница одного из верховных жрецов, подобно мельчайшим крупинкам пыли, она проникала везде – в святилища, а архивы, на склады, в самые сокровенные тупики Лабиринта. Ее маленькая понурая фигурка давно примелькалась скучающим стражам и деловитым служителям. Ее давно уже не спрашивали, куда она идет и зачем.
Хоть она и не была дочерью царя, ужасный Минотавр, предводитель чудовищ Лабиринта, порождение полуночного бреда, действительно приходился ей единоутробным братом. Впрочем, и это не имело значения. Чудовища Лабиринта не признавали братьев и сестер по крови.
Ей было семнадцать лет, когда все произошло. Это тоже не имело значения. По крайней мере, это не должно иметь значения…
Тщательно подобрав юбки, она села на поросшие душистым мхом камни у самого края воды. От томной непреходящей жары ее слегка разморило, мысли и чувства утратили остроту. Слабое течение лениво играло упавшими в воду кончиками волос. Ариадна улыбнулась своему отражению. Поднимавшийся от воды холод вернул ясность ее поплывшим было мыслям.
Вода отражала молодую женщину целиком – от носков поношенных закрытых сандалий до правильного прямого пробора в волосах. Ариадна всегда стремилась видеть вещи целиком.
Крит – это Лабиринт; Лабиринт един, но лабиринтов в нем много. Изнутри Лабиринт воспринимается как что-то путанное и беспорядочное, но на деле он неизменно образует правильную геометрическую систему, суть которой сокрыта от непосвященных.
Лабиринт – это царский дворец с его огромным хозяйством, покоями, сокровищницами, складами, архивами. Лабиринт – это город: улицы, дома, рынки, мастерские. Лабиринт – это стройная система прямоугольных полей и оливковых рощ, пересеченных дорогами и оросительными каналами. Лабиринт – это школы, ремесленные училища, цеха и некрополи. Лабиринт – это душа маленькой невзрачной девушки с неизменно потупленными глазами. Душа девушки, которая ненавидела Лабиринт.
Сердце Лабиринта – чудовища Крита. Рожденные человеческими женщинами от кошмарных ночных тварей, они населяли гигантские, невесть кем и когда отстроенные подземелья под королевским дворцом. В другом обществе их истребляли бы во младенчестве, считали бы их карой богов; но ни один фрагмент структуры Лабиринта не может оказаться напрасным. Кому что за дело до страхов и терзаний несчастных людишек? Целостность Лабиринта превыше всего. Потому немного подросших чудовищ сбрасывали вниз, в подвалы, и никто не знал, что творится внутри, по счастью, массивные плиты пола почти не пропускали наверх звуков, и ночные кошмары обитателей дворца питались только их воображением. Чудовища требовали воды, пищи и живых людей. Говорили, что мужчин в подземелья всегда сбрасывали с оружием, чтобы чудовища получали боевые навыки. Говорили, что женщины в подвалах умирают не сразу, что некоторые из них остаются там, в темноте, на много лет, чтобы рожать новых чудовищ для Лабиринта.
Ариадна в детстве долго ломала голову над тем, какое место занимают не производящие ничего и не воюющие с врагами чудовища в стройной, рациональной структуре Лабиринта. Много лет понадобилось девушке, чтобы понять – ужас, внушаемый ими, и есть смысл их существования. Ведь даже капризные греческие боги, играющие человечками, все же немного люди; а порождения ночи, не выходящие на свет, не ведающие чувств, не наделенные разумом – никогда. И потому медленная неведомая смерть в их лапах страшнее, чем любые пытки, жизненные или посмертные. Ариадна знала, что ее дорожка холодной целеустремленной ненависти неизбежно должна привести туда…вниз; и кричала по ночам, цепенея от навеваемого снами отчаяния и ужаса. И шевелилась внутри подленькая мысль – скорей бы уже. Но время шло, а исполнителя для ее замысла все не было…
Отыскать ключ к сердцу Лабиринта оказалось не так уж сложно; гораздо проще, чем перебороть свой страх. Вникая в смысл ритуалов и читая в документах между строк, Ариадна нашла упоминания о растущей повсюду на Крите неприметной травке кса с мелкими белыми цветочками. Никому из непосвященных и в голову не могло придти, что ужасающих, непостижимых чудовищ может сдержать бесцветный порошок, изготовленный из этих простеньких растений. И только он.
Отмычки ко всем дверям были подобраны, пути к нападению и к отступлению просчитаны; пылающая холодным пламенем ненависть надежно упрятана под смиренно опущенными ресницами – до поры. Дело оставалось за малым: следовало подыскать подходящего героя.
Ариадна чуть вздрогнула, когда кто-то сзади закрыл ей глаза теплыми ладонями, но тут же расслабилась.
- Не остроумно, Дионис, - сказала она. – Ты единственный здесь, кто может не отражаться в воде.
Беззвучно смеющийся бог бережно обнял ее плечи, притянул ее к себе, опрокинув на спину. Она не сопротивлялась. Она знала, что богам сопротивляться бесполезно. Она знала также, что было бы ошибкой принять ее равнодушие за покорность. И Дионис тоже это знал.
- Ты опять грустишь, моя дева, - отметил бог.
- Работа у меня такая, - беззлобно огрызнулась дева. – Ты же для того меня здесь и пригрел, чтоб в твоей сумасбродной свите был хоть кто-нибудь без этой непременной идиотической улыбочки.
Она осторожно высвободилась из его уютных объятий.
- Кто-то неулыбчивый, - раздумчиво произнес Дионис. Он лежал, сложив руки под головой, уставясь в высокое голубое небо. – Кто-то, не танцующий. Кто-то омерзительно целомудренный. Кто-то, говорящий со мной в самом что ни на есть не восторженном тоне. Кто-то, наконец, не пьющий вина, хоть это и абсурдно. И кто-то ни на грош не влюбленный. Прямо-таки ни капельки не влюбленный.
- Разве что в тебя, Вакх, - фыркнула Ариадна.
Греческий бог был красив, как греческий бог. Иначе не скажешь. Но Ариадна видела, как на классически прекрасном лице возникает живая, вроде бы не свойственная ему усмешка, лукавая и мудрая.
- Ни на грош, - с укором повторил бог.
- Ну да, - раздраженно отозвалась Ариадна. – Между прочим, я и не напрашивалась в эту твою обитель вечно влюбленных и в доску пьяных.
- Ах, девочка, - протянул веселый бог, - сколько же ты так и не поняла.
Возможно, она действительно упустила что-то. Неизвестно. На прибытие корабля с позорной данью из Афин она возлагала много надежд. По условиям договора, корабль с черными парусами должен был доставить на Крит, помимо всего прочего, семь юношей и семь девушек – лучших в Афинах. Последнее условие, разумеется, было чистой воды издевательством. Чудовищам Лабиринта без разницы, лучшие или там какие-нибудь второсортные. Им нужно только мясо и еще что-то, о чем думать не надо. Но Ариадне это условие было на руку – среди лучших хоть один должен же оказаться ее героем.
Тезея Эгеида она узнала сразу. Даже на этом позорном пути с траурного корабля он остался величественным. Высокий, статный, он гордо и жестко улыбался уголками красивых, но чересчур твердо очерченных губ и прижимал к себе хрупкую афинянку с прелестными обнаженными плечами. Как истинный царь, он вел к страшной и нелепой смерти своих людей, но держался так, будто знал - не суждено ему погибнуть скоро и бесславно, иное уготовано ему. А может, Эгеид и в самом деле это знал. И затаившаяся в торжествующей, самозабвенно ревущей проклятья толпе смуглая маленькая девушка возблагодарила богов, на помощь которых, впрочем, не особо полагалась, за достойного вершителя ее планов.
В чем же она ошибалась?
- Не знаю, Вакх, - сказала она. – Я не умею давать однозначных оценок. И своим поступкам тоже. Будущее сделает это за меня, оно все наречет своими именами. Герои в веках останутся героями, а предатели – предателями.
- Но ты-то не станешь ни тем, ни другим.
- А чем же?
Они неторопливо шли вниз по течению ручья.
- Ни за что не догадаешься, - ответил Дионис и смерил Ариадну смеющимся взглядом.
- Лучше бы обо мне вообще позабыли. Пусть бы Тезей Афинянин стяжал славу сокрушителя Лабиринта. Он же неравнодушен к славе – как полагается герою.
- И кого ты пытаешься обмануть? Ведь тебе тоже не все равно, какая память останется о тебе.
- Верно. Все-то ты знаешь. Отвратительно иметь дело с богом. Конечно, мне хочется, чтобы обо мне помнили. Для меня самой это ничего не изменит, но грустно думать, что мой опыт пропадет совсем напрасно. Если сочтут нужным осудить, пусть осуждают. Восхвалять, конечно, едва ли станут, но если кто-то поймет, каково мне пришлось – уже немного легче. Не думаю, что Критский Лабиринт – последний из лабиринтов, которые люди создадут и куда сами же себя загонят. И рано или поздно в каждом из них родится человечек, умеющий только ненавидеть и стремящийся только разрушать. Глупенький, беспомощный такой человечек. Может, если он вспомнит тогда обо мне, ему придется все же не так одиноко, как мне. Пусть просто знает, вот, была такая, и что из этого вышло, а потом пускай сам решает, как ему поступить. Может, это и дурной опыт, но все лучше, чем вовсе никакого…
- И снова ты ошибаешься, - покачал головой Дионис. – Легенда сохранит твое имя, но не тебя. Люди запомнят тебя как пламенно и безнадежно влюбленную девушку.
- Глупая шутка, Вакх, - Ариадну чуть передернуло.
- Очень глупая, - покорно согласился бог, и только тут маленькая женщина поняла, что он не смеется больше. – История часто так подло и не смешно шутит. У нее, наверно, туго с чувством юмора. Ты не первая и не последняя, над кем она бездарно надсмеялась.
Все прошло строго по плану Ариадны. Конечно же, Тезей не настраивался на героическую гибель. Он выслушал проникшую к нему в темницу маленькую девушку хмуро и сосредоточенно, потом одобрительно кивнул. Ясно было, что у него хватит собранности и хладнокровия, чтоб не спутать ничего в разработанном ею плане. Остальное зависело уже только от удачи. Считалось, что удачу посылают боги, но боги ленивы и медлительны. Кажется, падение Лабиринта свершилось без их участия.
Запах бесцветного порошка из листьев кса вселял в чудовищ Лабиринта панический ужас; при известной сноровке с его помощью можно было даже подчинить их себе. До нехитрого фокуса с разматываемым на ходу мотком прочной нити, один конец которой закреплялся у входа, Эгеид мог бы додуматься и сам. Сложнее было отворить изнутри тяжелую, как могильная плита, дверь, но Ариадна загодя припрятала в Лабиринте прочный шест и объяснила Тезею принцип действия новомодного египетского изобретения - рычага.
Толпа, проводив на верную, казалось, смерть пленных греков, погудела несколько часов и растеклась по своим фрагментам Лабиринта. Вход демонстративно не охранялся – подземелья никогда не выпускали своей добычи. На маленькую девушку с бесстрастным, как маска, лицом, застывшую у массивных дверей, никто не обратил внимания. Она выглядела так, словно ее прямая неподвижная фигурка издревле была частью ритуала.
- Как нелепо, - Ариадна грустно покачала головой. – Знаешь, Вакх, мне всегда казалось, что мы живем в странную эпоху. Сами по себе мы немного стоим, но отчего-то наши судьбы на деле означают гораздо больше, чем наши судьбы. Словно множество невидимых глаз алчно следит за каждым нашим шагом. Словно мы созидаем что-то, чего ни мы, ни дети детей наших не постигнут. Что-то, что важнее всех наших метаний и страстей, важнее самих наших жизней. Может, это вечность. Я не знаю. Я так странно себя чувствовала все это время. Словно я – это не я вовсе. И тут вдруг такая глупость…
- Это непросто, девочка. Раз за разом это приходит, и все время становится не по себе. Принять это невозможно, изменить – тем более. Существует такой ярлычок – любовь, и люди вешают его на все, чего не могут постичь. Все, в чем им сложно было бы разобраться. Все, чего они слишком боятся. Выдумав любовь, они начинают судорожно искать ее, верят в нее, как в чудо, а потом используют для прикрытия своих глупостей и слабостей. Раз за разом оправдывают себя этим затасканным, но звучным словом. И отважная девочка с Крита, подарившая тайну Лабиринта герою из Афин, станет для них еще одним подтверждением всевластия выдуманной ими любви.
Ариадна кивнула. Она снова подошла к самому краю ручья и вгляделась в свое отражение. Здесь вода текла уже быстрее, отражение подрагивало и колыхалось.
- Значит, неизбежно, что главное в этой истории пройдет мимо них?
Ариадна не ошиблась в своем герое. Он свершил все как следовало – и Лабиринт дрогнул под ее ногами. На глазах притихшего города Тезей вывел из подземелья Минотавра, ставшего в один миг покорным, как дворовая собака. Никто не посмел преградить им дорогу к пристани.
Ариадна стояла, едва дыша – очарованная, торжествующая, перепуганная, ее наполняло пронзительное ощущение неведомой прежде легкости. Не оцепеневший разум, а вещее сердце ее слышало, как медленно и неотвратимо сквозь стройную структуру Лабиринта пролегает тонкая, но алчная трещина, как откалываются первые камешки от высоких сводов подземелья, как даже далеко от дворца замирают в растерянности люди, впервые не зная, как им жить дальше дальше. Ошалевшие чудовища разбредались по городу, не слушая истошных выкриков жрецов. На окраине уже занялся первый пожар. Афиняне, гордо подняв головы, шествовали через город, как победители. Тело маленькой девушки била незаметная еще, но стремительно нарастающая дрожь, дрожь, зародившаяся в тонких девичьих пальцах, чтобы овладеть всем Критом, дрожь, которая перерастет в мощные подземные толчки, которая провалит однажды внутрь земли массивные плиты Лабиринта, и только невзрачная травка кса будет расти на их замшелых развалинах…
Она не поняла, зачем Тезей дернул ее за плечо и указал кивком на греческий корабль. Слова прощания показались ей лишними, она торопливо улыбнулась ему и вновь взволнованно обернулась к занявшемуся у границы города зареву. Тогда Тезей выругался сквозь зубы и взвалил ее на плечо. И только вздрагивая в такт его широким шагам, она поняла, что забыла еще одну вещь: герой никогда не бросит того, что воспринимает как добычу. И больше не пыталась ему сопротивляться.
На другой день, уже на корабле, отстирывая в горькой морской воде следы той болезненно-позорной ночи с одежды, она размышляла о том, что насилие – разного рода – заключено в самой природе героев. Любые слезы по этому поводу – капли в море. Жизнь героя коротка, а свершить предстоит многое, потому герой не будет ни ждать, ни подчиняться. Афинянин выполнил ее план, но марионеткой ее он не станет. Ей, невзрачной маленькой женщине, нет места рядом с ним – роль критского трофея ей не подходит, а пути героя ей не изменить.
Она ушла от греков на первом же острове. Ее не прогоняли, но и искать не стали. Она ушла. Ей не хотелось жить, умирать, впрочем, тоже не хотелось. Такой ее и нашел Дионис – одинокой, немного уставшей и совершенно безразличной.
- Эпоха героев клонится к закату, - пожал плечами Дионис. – И скоро не останется никого, кто бы ее помнил такой, какой она была… какая она есть. Люди станут мыслить в других категориях. Естественно, им уже не понять, как все было на самом деле.
Ариадна рассеянно кивнула. Она медленно шла у края воды, ручей чуть касался подошв ее сандалий.
- Зря ты думаешь, что он о тебе позабыл, - неожиданно сказал бог. – Герои – они тоже, знаешь ли, люди. Поверь, им не всегда нравится то, к чему они предназначены.
Ариадна подняла голову, в ее глазах промелькнуло замешательство.
- Тезей Эгеид… - раздумчиво протянул бог. – Мне ведомы его сны. Он знает, что обречен брать силой – города, тайны, женщин, - но у него есть живая душа. Он не забыл твоих глаз, Ариадна. Не думаю только, что это что-то изменит.
- Пусть так, - откликнулась женщина. – Знаешь, мне даже жаль. Я не держу на него зла. У меня ведь есть право проклятья, да? А я не буду проклинать. Пусть Эгеид идет своей дорогой. Пусть его свершения… как это говорится… останутся в веках. Пусть ничто не стоит между ним и вожделенной им властью над Афинами.
- Ты сказала, - Ариадна вздрогнула, различив в голосе бога льдистые нотки. Смотри же…
Дионис провел рукой над струящейся водой, и в ней возникло изображение корабля под черными парусами…
Дорога домой оказалось неожиданно тяжелой. Как весело, отчаянно они ехали на смерть, какими мелкими казались по сравнению с этим оставшиеся дома заботы и дела… Теперь они снова вступали в силу.
Афинянина не отпускало ощущение, что вот-вот случится беда, что нечто важное он упустил. Неужто его настигнет проклятие кареглазой критской ведьмы? Эгеид хмурился. Он нещадно торопил корабельщиков – хотелось скорее увидеть на горизонте родные Афины, встретиться с отцом – он многое мог бы объяснить – Эгей ведь не чает увидеть сына живым. А столько всего наболело, о чем только с отцом можно поговорить. Скорее бы…
Они очень спешили домой, афиняне. И только в виду городских стен что-то кольнуло под сердцем…
- Паруса! – закричал Тезей. – Паруса спускайте!
Корабельщики ринулись к мачтам, но Тезей знал – поздно. Нет, сгорбившейся старческой фигурки на башне он не мог разглядеть. Сердце героя видело больше, чем глаза.
- Государь, - взволнованно сказал человек на пристани, - ваш отец…
- Знаю, - хмуро ответил новый царь Афин. – Подготовку к похоронам начните немедленно.
Дионис прикрыл глаза. Быстрая вода унесла изображение героя.
- Я… я не хотела… так, - губы Ариадны дрожали.
- Никто не хотел. Никто никогда не хочет горя и смерти. Только так почему-то всегда случается.
Маленькая женщина села на каменистый берег ручья, опустила кончики пальцев в воду.
- Ты, бог вина и веселья, что ты можешь знать о горе и смерти?
Она ожидала вспышки гнева, но бог сел рядом в ней и посмотрел на нее понимающе и немного грустно.
- Все. Все, девочка. Как много ты до сих пор не понимаешь…
Она хотела сказать что-то, но сдержалась. Холодный насмешливый олимпиец. К чему…
- Не забывай. Я умираю каждую осень, чтобы воскреснуть весной. Считается, что созерцатели мистерии проходят через внутреннее очищение, наблюдая страдания и смерть своего бога. Поверь, это всегда будет. Только я давно уже не верю в катарсис. Вы, люди, потеряли способность понимать то, что хоть немного отличается от вас. Хотя всегда будете к этому стремиться. И найдутся те, кто будет искать в холодном мифе крупицу истины. Но не смогут обрести ее, Ариадна. И вложат в ваши жизни и смерти лишь тот смысл, который доступен им. Ты останешься для них покинутой возлюбленной Тезея. Я – лихим богом вина и веселья.
- Что же нам делать, Дионис?
Бог улыбнулся тихо и грустно.
- Жить. Жить, Ариадна, ведь осень еще не скоро. Сумерки падают на остров, Ариадна. Вакханки уже разжигают костры, хлеб и вино приготовлены, благовония ждут своего часа у огня. Будут песни и танцы, вино и легкая любовь. Мы не станем думать о том, что у границы света – забвение, вечный холод и смерть. Идем.
Маленькая женщина покачала головой.
- Не сегодня, Дионис.
Бог кивнул и растворился в сгущающемся сумраке.
Ариадна пошла вниз по течению ручья. Шум спадающей на каменистый пляж воды приближался. Дойдя до границы водопада, она остановилась. Невдалеке волны с тяжелым воем бросались на берег.
- Все мы уйдем, только вы останетесь, - прошептала им Ариадна. - Никогда ни о чем не просила ни людей, ни богов. А вас просить-то бесполезно. И все же… пусть когда-нибудь… кто-то… поймет. Посмотрит на вас и вспомнит то, что случилось не с ним. Хоть через тысячи лет. Хоть один живой человек…
Серое небо отражало море, а море – небо. Горький ветр развивал и спутывал волосы маленькой женщины. Быстрая вода дробила ее отражение на тысячи осколков и разбивала о холодные камни.
(с) Лота
