Т А М
На написание рассказика меня вдохновили путанная дискуссия в черноголовском форуме – о соотношении игрока и персонажа. Поэтому хочу поблагодарить всех, кто принимал в ней участие.
Текст может быть интересен исключительно ролевикам, дальше фэндома он не пойдет. Написан был на одном дыхании. На высокую художественную ценность не претендует. Что выросло, то выросло.
Если кто не понял: все описанные здесь игровые ситуации являются вымышленными. Все совпадения с реальными, вплоть до имен, считать сугубо случайными. ;)
Он стоял у начала лесной тропы.
- Владычица согласна принять тебя, - серьезно сказал ему эльфеныш. – Следуй за мной, человек.
Владычица оказалась вполне себе как Владычица – шелковистые волосы струились по платью, голос звучал мелодично и властно:
- Что привело тебя ко мне, человек?
- Позволь сперва поприветствовать тебя, Светлоокая, - он склонился в поклоне и произнес заученную фразу. – Я вижу, что молва лишь преуменьшала твою красоту. Надеюсь, также она преуменьшает твою мудрость.
Владычица благосклонно кивнула.
- Сладко ты говоришь, низкорожденный. И чего же ты хочешь добиться от меня?
- Увы, цель прихода моего сюда печальна. Я не милости твоей ищу. – Он взвесил в уме вольность, которую собирался произнести, и решился. – Хоть и жаждет того душа моя. Но я пришел предупредить тебя об опасности.
- Да-а? И от кого же она исходит? – Владычица горделиво откинулась назад. – Уж не от твоей ли… расы?
Он склонил голову.
- Увы. Мой народ готовит нападение на твои земли. Я пытался образумить их… напрасно.
- И что же влечет их к моим владениям? Они не могут не знать, что мы никогда не причиняли им вреда, - Владычица брезгливо поморщилась. – И сокровищ, ценных для вас, у меня нет.
Он почти прошептал ей в ответ:
- Они ненавидят высокорожденных. И ненавидят тебя, Светлоокая. Жаждут… твоей смерти. – Он помолчал. – Прости меня за эти слова. Поверь, мне больно их говорить. Но я не мог не предостеречь тебя.
Казалось, на миг облик Владычицы изменился – он увидел просто женщину, растерянную и усталую. Голос ее утратил величие:
- Безумный век, безумная раса… - Владычица распрямилась. – А ты – ты столь же безумен. Да, народ твой задумал недоброе. Но ты – человек – предал их. И тем приумножил общее зло.
- Светлоокая…
- Тебе нет нужды оправдываться. Ты проклят вместе со своим народом.
Впервые он понял, что это значит – взгляд, горящий яростью. Потом она вновь сникла, прикрыла глаза ладонью.
– Уходи.
Ей нельзя было не повиноваться. И все же он осмелился оглянуться.
Светлоокая королева сидела неподвижно, погруженная в скорбь. Воистину, она стоила того, чтоб ради нее проделать весь этот путь – путь измены, горечи и лжи.
И дернуло же ее в последний момент все испортить.
- Слышь, они что, правда нас выносить хотят? Передай им – я по жизни прошу – сегодня не надо. У нас тут такие отыгровки пошли…
- Я вижу, - сказал я.
На лестнице я снова встретил эту девочку. Бесцветную девчонку лет десяти с соседнего этажа. Все время забываю, как ее зовут. И снова она собралась с духом, и, трогательно робея от собственной храбрости, спросила:
- А эльфы… они красивые?
Светлые глаза ребенка смотрели на меня с надеждой. Надо же, усмехнулся я про себя, а для нее я – герой. Для родителей вот – непутевый бездельник. Для однокурсников – чудак. Для научрука – записной троечник. И только для соседской девчонки – герой.
- Я не знаю, - уверенно ответил я. – Я там не был.
Девочка разочарованно кивнула и прошмыгнула мимо меня вверх по лестнице. А ведь лет через пять она станет «взрослой», такой же развязной и вульгарной, как все нынешние подростки. Ей будет смешно, что когда-то она, робея, расспрашивала об эльфах соседского паренька, у которого есть деревянный меч и кольчуга.
А я ничего не могу рассказать ей об эльфах. Потому что там был не я.
Он не знал, кем была девушка, привязанная к столбу. То есть на самом деле, когда я подходил, она сидела на земле и курила, но, заслышав мои шаги, бросила недокуренную сигарету и добросовестно стала на место. Туда, где и должна была находиться.
Ах да, он же видит ее впервые.
- Милая девушка, за что тебя – так?
- Они хотят меня убить. Они говорят, что я – ведьма.
Надломленная тростинка. В свете луны казалось, что в глазах у нее стоят слезы.
- А на самом деле?
- Я… я не знаю. Я собираю травы. Я танцую по ночам. Но я не делала ничего плохого!
- Тогда в чем тебя обвиняют?
- Да ни в чем! Просто я другая, чем они. Они не могут этого стерпеть, - девушка всхлипнула. – А ты – один из них, да? Ты уйдешь и позволишь им меня убить? – Пойманная в силки птица. – Мне холодно и страшно.
Он не был ангелом. Он через многое прошел.
Но оставить умирать на потеху толпе перепуганного ребенка… Это было выше его сил.
- Ничего не бойся больше. Я буду с тобой.
И он перерезал веревку.
Девушка растирала кисти рук.
- Ведь ты, ты мне веришь? – спросила она срывающимся от волнения голосом.
- Да.
- Да-а?
Тоненькая улыбка зазмеилась на губах, только что казавшихся по-детски пухлыми. На его глазах пойманная в силки птица превращалась в летучую мышь – ночного демона.
- Напрасно.
И подалась к нему.
Ему даже показалось, что он ощутил на своей шее ее губы и сразу же – быструю резкую боль укуса. Он упал, сжимая себе горло в жалкой попытке остановить кровь.
Девушка опустилась на колени рядом с ним. Вытирая ладонью губы, размазала кровь по щеке.
- Ты спас меня, добрый человек. Я отблагодарила тебя, чем сумела, - она говорила тихо и очень нежно. – Вечный покой дай нам, Господин. И свет вечный да светит нам. Спи спокойно, добрый человек. Я проживу твою жизнь за тебя. Я позабочусь о твоей душе.
- Кто ты? – судорожным усилием прошептал он.
- Я – ангел изначальной бездны. Тебе вредно говорить. Спи.
Он в последний раз дернулся, потом затих.
Девушка отошла шага на два, достала из карману сигарету и нервно защелкала зажигалкой. Но та ни в какую не желала работать.
Я встал, достал из кармана спички и отдал девушке.
- Спасибо, - улыбнулась она. – Ну, как тебе?
Я пожал плечами.
- А только что ж ты так повелся? Ты ведь по жизни знал, кто я такая. Ну, в смысле, кого я играю.
- Я – знал. А вот он…
- А вампиры – они страшные?
Глаза ребенка снова смотрят на меня робко и требовательно.
И – снова – я не могу солгать.
- Я не знаю. Я там не был.
Сейчас я зверски завидую этому ребенку. Она верит. А я – не могу.
Я не умею верить ни в эльфов, ни в вампиров.
Или…
Легкое головокружение. Пытаясь сохранить равновесие, я схватился за склизкую, изрисованную похабщиной стену, но реальность уже поплыла.
Теперь здесь были те, кому мы столько лет пытались дать жизнь.
Они мелькали на грани моего скудного восприятия. Шепот, шелест шелка, звон кандалов, смех, крик. Запахи духов, крови, неведомого яда, снова духов. Взгляды из-под вееров, полумасок, прорезей шлема, длинных ресниц, палаческих колпаков. Торжествующие, растерянные, манящие, предсмертные взгляды.
Чужая жизнь, ни разу не ставшая моей.
Они – настоящие.
Не я.
Но прежде, чем наваждение рассеялось и я очнулся на заплеванной лестнице, я решил: в следующий раз будет иначе.
Когда к Марку Геллеру подошел парнишка из местных и что-то зашептал ему на ухо, я сразу понял, чтО это означает. Я давно знал, что Марк оперирует раненых красноармейцев и партизан. Знал, хотя боялся поверить.
Выслушав паренька, Марк кивнул и молча принялся складывать в сумку инструменты.
- В чем дело? – Мой голос прозвучал резко и хрипло.
- В деревне у старостихи тяжелые роды, - Марк спрятал глаза. Лгать он не умел.
- И поэтому вы собираете полный комплект хирургических инструментов? И недельный запас перевязочных материалов?
Марк потупился. Еще бы – он стыдился своей лжи.
- Марк, - я старался говорить мягко, как с ребенком. – Я понимаю ваши порывы. Но идет война. Оказывая медицинскую помощь вражеским подразделениям, вы повышаете их боеспособность. И тем самым ставите под удар наши войска. Наш же госпиталь. Наш персонал. Меня. Себя, наконец.
Некстати подумалось – а ведь из всего гарнизона только к Марку я до сих пор обращаюсь на «вы». Хотя общаюсь с ним куда больше, чем с остальными.
- Отто… Я уже говорил вам, - пробормотал Марк. – Клятву Гиппократа я приносил раньше, чем воинскую присягу.
И все. Ведь мы так подолгу, так интересно беседовали промозглыми осенними вечерами. А сейчас с ним говорить бесполезно. Он на фронт был направлен за какие-то мелкие провинности перед Рейхом. Вообще-то так не делают, но очень уж не хватало тогда хирургов. На войне не место таким, как он. Гуманист слюнявый.
Хотя – мог бы обычный фронтовой костоправ поставить столько наших ребят на ноги? Да и без него пропал бы я здесь от тоски.
- Лейтенант Марк Геллер. За неподчинение старшему по званию приказываю вам немедленно проследовать за мной на гауптвахту. И не покидать расположение части без моего личного приказа.
А сам знаю – не поможет. Марк – интеллигент старой закалки.
- Отто, там ведь люди умирают.
Смотрим друг на друга молча. Долго смотрим. Он первым не выдерживает.
- Отто . Вы – мудрый и великодушный человек. Я верю, вы поймете. Вы же знаете, я ненавижу войну. На нее сгоняют детей – ведь большинству из этих мальчиков нет и двадцати. В деревне нет ни медикаментов, ни перевязочных материалов. Если я знаю, что где-то рядом страдают и умирают мальчики, подростки – не все ли равно, в какую их одели для этого форму?
- Марк. Пожалуйста. Я прошу вас.
- Нет, Отто. Я – врач. Я не имею права отказывать в помощи тем, кто в ней нуждается. Поэтому сейчас я пойду в деревню. – Он помолчал. – Если будет разбирательство, я скажу, что вы ни о чем не догадывались.
- Марк, вы знаете, что такое неподчинение приказу в боевой обстановке?
- Знаю, Отто. Простите. Я не могу иначе.
Он шагает медленно, чеканя шаг. Неестественно ровно держит спину. Знает, что если он побежит – я выстрелю.
Я все равно выстрелю.
И это он знает.
- Лейтенант Геллер, я считаю до трех и затем стреляю. Один.
Чуть сутулится. Усталый немолодой человек.
- Два.
Он так и не ускорил шага.
- Три.
Осечка.
Марк оборачивается. В ловких руках хирурга – табельный пистолет.
Что-то ударило мне в плечо и с силой толкнуло. В темноту.
- А на войне – страшно?
В глазах ребенка – безграничное доверие.
Я задумался. Страшно? Тяжело – да. Мерзко и грязно. Скучно до отупения. Но чтоб страшно – такого не было.
- Нет. На войне не страшно. – И добавил скорее для себя, чем для девочки, - Я там был.
Она верила.
У меня много грехов, но ни разу в жизни я не обманул ребенка.
Я протянул руку, чтоб пригладить ее растрепавшиеся волосы. Движение отдалось резкой болью в простреленном плече.
11.11.01.
